Вот уже 6 часов я ищу хоть кого-то из людей. Не важно, знакомых или нет. То мой телефон находится вне сети, то я не могу набрать номер. Либо номер занят. Я помню два или три, включая собственный, важные адреса.
Телефон глючит, стекло треснуло. Записная книжка и история звонков утеряны. Из одежды на мне только шорты. Нет ни обуви, ни майки.
Может, это и хорошо, что я не встречаю людей. Было бы достаточно сложно объяснить свой внешний вид. Мой внутренний мир – полные потемки. Я не понимаю, где я, что со мной происходит. Местность, где я брожу, скорее город, что-то среднее между Нью-Йорком, Санкт-Петербургом и Майами. Это точно где-то на море. Из-за домов отчетливый прибой. Но сколько я ни пытаюсь выйти к морю (мне кажется, что там кто-то будет, я смогу найти помощь), я утыкаюсь в какие-то тупики, заборы. Собака бросается на сетку. Если бы не сетка, она бы напала прямо на меня. Зверь неясной, агрессивной породы скалит большие клыки. Его злоба заставляет кусать даже сетку. Кажется, что из металла летят искры. Я не пугаюсь. Я рад. Хоть кто-то живой. Мой телефон гаснет. Батарея села. Теперь я остался без связи. Точнее, связи и не было. Была надежда, что я вспомню спасительный номер, и мне хотя бы дадут ботинки. А может, даже спасут.
Очевидно, еще очень рано. Четыре или пять утра. Поэтому никого нет на улицах. Но почему нет машин? Почему солнце стоит, как в двенадцать дня? Сплошное «почему». Совсем нет ответов. Почему не работает телефон? Когда садилась батарея, было ощущение, что гаснет моя жизнь, моя память, рассудок. Это не телефон – часть меня, это я – часть телефона. Большой, не новый уже биоробот без блока памяти. Двигаться он может, а вот выбрать направление, определить координаты или связаться с ЦУПом уже нет.
Очевидно, это небольшой блок стоимостью 500 долларов, а без него вся система уже не работает.
Я вижу человека. Он, не замечая меня, входит в дверь огромного небоскреба. Это банк или офис? Хотя сегодняшние банки – это тоже офисы. Огромные сейфы-хранилища есть не у всех. Наличные можно купить за 2 % в любой подворотне. Банкомат берет 2-4 %. Это плата за надежду, что никто не узнает, куда ты и на что тратишь свои кровные. Сегодня несложно определить по списаниям с кредитной карты, где я был и даже что и почем покупал, сколько штук. Кто владеет информацией, тот правит миром. Я не знаю, кто владеет моей информацией, кому надо править мной.
Это скорее офис. Я вхожу почти в трусах. Люди в костюмах и галстуках говорят на непонятном языке и, кажется, не обращают внимания на человека в плавках-шортах.
Я побоюсь объяснить им. Мне надо позвонить! Хотя куда звонить – я не помню номеров. Но что я могу у них еще просить? Футболку и мелочь?
Мне дают телефон, на клавиатуре непонятные символы. Буквы? Цифры? У меня точное ощущение – надо что-то делать. Делать быстрей, времени совсем мало. Что-то должно вот-вот случиться. Это что-то будет страшней, чем стоять босиком в трусах посреди бегущих во все стороны людей. Им все равно нет до меня дела. Я понимаю – если так оставить, ничего не изменится. И тогда случится то страшное, опасное. Если же поспешу, то смогу еще остановить.
Я говорю с людьми в костюмах. Чем больше и громче я говорю, тем меньше они меня слышат.
Но вот кто-то остановился и смотрит на меня. Слушает. Мне кажется, он меня понимает. Ну наконец-то! Я услышан и понят. Аллилуйя!
Я подхожу и говорю ему: «Я все понял. Неделю назад я был на полюсе. Видно, я перемерз, устал и чего-то не понимаю».
Я говорю это и тут же просыпаюсь.

Я лежу на боку, лицом к стеклянной стене-окну спальни. За окном океан. Встает солнце. Его лучи, никем не остановленные, светят мне прямо в лицо. Я был на полюсе, но доктор мне не нужен. Солнце быстро встает из-за океана. Его лучи приносят тепло и покой. Я отворачиваюсь, подставляю затылок. Свет и тепло убирают остатки моего сна. Такого сильного и реального, что я еще несколько секунд не решаюсь открыть глаза. Мне не хочется оказаться в толпе безразличных бегущих людей. Такие моменты есть счастье.
А вот бывает наоборот – снятся океан и пальмы. Вилла на райском острове и все, что обычно входит в этот комплект. Главное, тепло, даже жарко и не опасно. Я задремал и, открывая глаза, готовлюсь сделать три шага от гамака до теплого океана. Мне лень. Мне жарко. Я думаю, что успею без проблем. И тут я открываю глаза. Вернее, я их не сразу открываю. Сначала мне начинает казаться, что я задыхаюсь от жары. Мне душно. Жарко, мне не хватает воздуха, кислорода. И я открываю глаза.

Не сразу, но понимаю – я лежу в спальнике, в тесной трехместной палетке. Со мной еще двое. На лице у меня кислородная маска. От нее – тонкая трубка к желтому баллону. Кевларовый желтый баллон лежит рядом с моей головой. Это для того, чтобы я мог сразу увидеть манометр редуктора. На его шкале стрелка показывает 0. Это значит, что кислорода в баллоне нет. Он кончился, и я проснулся. Мои руки плотно прижаты к телу. Я достаю из спальника правую. Пальцы посинели до серой неживой черноты. Я выкручиваю редуктор из пустого баллона. Нехитрая операция потребовала движений. Дыхание учащается. На высоте 8500 м над уровнем моря каждое движение – труд. Даже через полтора месяца высотной жизни каждое движение считается трудом. Я отдышался. Вставляю редуктор в новый баллон. Поворачиваю и слышу знакомое шипение.
Стрелка оживает. Я устанавливаю расход на 1 литр в час. Это хорошая доза, чтобы спать, дышать и не замерзнуть.
Прямо на глазах мои руки розовеют. Синева и серость уступают место бледно-розовому цвету жизни.
В такой атмосфере, когда содержание кислорода 50 % от нормы, организм спасается как может. Он перестает питать свежей кровью конечности. Он заботится о главном. Сердце, легкие и еще что-то там в центре мишени.
При практической стрельбе мишени не круглые – с цифрами от десятки в центре и до единицы на границе белого круга, молока. У практика мишень в виде кокона, расширенного в районе грудной клетки. Этот кокон очерчивает границы самого важного. Любое попадание в него смертельно. Там сердце, легкие, голова. Все, что за гранью, не дает 100 % поражения, и это неважная зона.
Вот в такую же зону на высоте 8500 метров сердце подает кровь. Руки, ноги, а особенно их пальцы, не важны. Без крови, а значит – обогрева, их там легко потерять, на этой высоте.

Кислород – не только дыхание, а и тепло. Это возможность сохранить конечности.
Мои руки розовеют, и жить становится чуть легче. 1 л в час – это много для того, чтобы выжить и двигаться. И даже 2 л в час – это мало для счастья, не говоря уже о свободных движениях.
Я смотрю на часы – до выхода осталось полтора часа. Нужно одеться, надеть ботинки, кошки. Когда в тесной палетке надеваешь кошки, очень важно не разорвать острыми, длинными когтями спальник, не проткнуть надувной матрас. На подходе к штурмовому лагерю я обогнал стоящих на повороте пятерых очень медленных восходителей.
Для этого мне пришлось отстегнуться от страховочной веревки, называемой перилами. Потом я сделал быстрых 20-30 шагов. Потом на повороте я еще перескочил перила и задел кошкой свой комбинезон чуть ниже паха. Да так неудачно (или удачно?), что получился разрез сантиметров 15. Из него тут же посыпался-полетел пух, которым мой комбинезон был набит на всю тысячу долларов, заплаченных за него. Как будто пух был под давлением и только ждал секунды, чтобы вылететь на свободу. Не так мне жалко было новых штанов, как подумалось, что отморожу я ногу или что-то важное. Какой-нибудь непарный орган. Только через час, добравшись до лагеря, я нашел скотч и как мог залепил дырку. Надеялся, что как-то выдержу сорокаградусный мороз и ветер.
Мы только поднялись два часа назад. Пока палатки. Подобие обеда. Разогретые в талой воде чай и суповые кубики. Они не лезут в горло. Даже насилие над собой и уговоры самого себя не помогают.

Я читал, что выше 8500 метров организм не восстанавливается. Он не может восстанавливать ткани. Метаболизма нет. Вот, наверное, и не принимает пищу. Раз нет метаболизма, то и материал для постройки новых тканей не нужен. А может, это должен быть другой материал, который больше подходит в этой местности для восстановления энергии. Как в Китае кухня разных провинций диаметрально разная. Где-то соленая, где-то горькая или сладкая. Говорят, по фэншую так надо. Именно такая еда лучше всего энергетически в астральном смысле, лучше усваивается и полезная. А какая еда нужна на Эвересте? Никто точно не знает. Поэтому каждый ест то, что считает лучшим. Не угадавшие теряют силы и остаются на склонах.

Когда на спуске у меня начались боли в левом боку, доктор казал мне – организм ест селезенку. Съешь что-то, и он успокоится. Я запихнул в себя какой-то батончик и запил водой. Боль тут же прошла. За эти два месяца я потерял 24 кг веса, хотя и не был сильно толстым. Было 100, а стало 76 кг.
Не осталось минимальной жировой прослойки. В нее колют уколы при обморожениях. Доктор сказал: «Давай живот!» Долго щупал, искал. Потом сказал: «Лучше в попу». Прощупав кожу ниже спины, сказал: «Ладно, давай в живот».
Но это все потом: на спуске и после него. А сейчас осталось чуть больше часа до старта. Это немного для сборов. Ведь на высоте все делаешь очень медленно, отдыхая и переводя дыхание после каждой манипуляции. Надел носки – продышался. Зашнуровал ботинки – лег передохнуть. Атмосфера, которая разрежена так, что абсолютно непригодна для жизни, обволакивает меня. Сдерживает каждое движение. Преодоление отнимает в 3 или 5 раз больше сил.
А главное, кислород. Его около 70 % в крови. После каждого движения он заканчивается в легких. Если дышать часто и быстро, то становится еще хуже. Если медленно и глубоко, то страшно. Кажется, что не вернешься на следующем вдохе.
Движения медленны и печальны. А что делать – это и называется: «Через тернии к звездам». Звезды совсем рядом, они большие, как огни пролетающего самолета. Только самолеты на такой высоте летят не над головой. На такой высоте самолеты пролетают рядом. Хотя я не видел тут самолетов. Самолеты облетают Гималайский хребет. После взлета из Катманду по правой стороне видно всю цепочку восьмитысячников, и они какое-то время выше самолета – не под крылом, а у крыла.
Я надеваю ботинки. Пристегиваю кошки. Теперь мои ноги могут быть только на улице, иначе я порву все в палатке. Хотя какая там улица на высоте 8500! Скалы, ледник, ветер и мороз около -20 °С. Ночью обещают -40 °С. Зато ночью нет ветра или почти нет.
Мы решили выйти ночью. Так шансы на благополучный исход удваиваются. Я понимаю, вернее я точно знаю – исход может быть и неблагополучным. Важно все: замерзший редуктор, пустой баллон. Любая невнимательность к любой вещи может стоить восхождения или даже жизни. Но к жизни я привык. Привык к этому телу, рукам и ногам. Они не раз выручали и спасали меня. Я привык считать себя этим телом. Мне бы не хотелось потерять его. Уж точно не сегодня.
Мы все, наша группа, выбираемся из палаток. Нас 10 туристов, 10 шерпов и два гида. Гиды: один русский, для русскоговорящих, второй ирландец, для англоговорящих – их двое. Каждый идет в паре с шерпом. В обычных восхождениях ходят в паре с таким же другом по несчастью или счастью, как сам. Хотя есть «сольники». Это те, кто ходит один. Правда, тогда, если что случится, даже пожаловаться некому.
Мы решаем пойти ночью. Точнее, ночью идут все. Выходят около 2-3 часов ночи – и погнали. К утру те, кому повезет, стоят на вершине. Кто не дошел до 2 часов дня, обычно поворачивают назад. Иначе сил, времени, а главное, кислорода может не хватить на спуск. Время там – уже не деньги. Время – жизнь. Хотя время и жизнь – одно и то же. Понимаешь это, когда кислорода в баллоне на час, а спускаться еще десять.
Я читаю статьи и комментарии к ним, которые пишут люди, не имеющие отношения к восхождениям, не имеющие отношения к Эвересту. Они пишут, что там на 2-й ступени в очереди собралось 100 или 200 человек, они думают, там весь год, каждый день стоят по 200 человек и ждут. Таких дней в году один, два, и все, кто решил, подготовился, доехал, а потом в день «Ч» оказался в штурмовом лагере, они все выходят на подъем.
Я понимаю, что отдыхающие в Турции туристы не могут простить тех, кто жертвует деньгами, здоровьем, жизнью для достижения мечты. Не могут потому, что сами никогда ничем не жертвовали по-настоящему. Зачем? Я не могу ответить на их постоянное «зачем». Я не понимаю – зачем что? В чем суть? Черепаха спрашивает птицу, зачем та летает? У нее есть крылья. Она летает. Разве надо это кому-то объяснять?

Крот в «Дюймовочке» не мог понять Ласточку, а Лягушонок – почему Дюймовочка не хочет за него замуж. Если человеку не дано понять, то кому дано объяснить?
Я могу объяснить, зачем мы вышли на 4 часа раньше остальных. Нам не придется стоять в очередях на ступенях в -40 °С, ждать, пока двигающиеся, как ленивцы, люди преодолеют 10 метров вертикальной стенки. Есть еще, по-моему, две поменьше, но везде стоять долго. Да и вершина в темноте. В свете звезд и луны, сказал бы я. Так даже романтичней. Ночной поход.
Кто-то написал потом: «Вы же ничего не увидите». Там не лифт, и спуск занимает весь день до ночи. Так что насладиться пейзажами и красотами я успел по полной программе.
Когда больше месяца назад я поднялся первый раз на 6500 м в средний лагерь и нам устроили занятия по ледовому лазанию, то стоя на ярком солнце у 15-метровой ледяной ступеньки, задыхаясь от каждого шага, я смотрел, как шерпы рубят лед для растопки и питья. Тогда я был уверен, что никогда не поднимусь еще на 2300 метров. А ребята рубили лед, складывали большие куски в мешки и тащили в кухонную палатку. Пить на высоте надо много. Минимум три литра воды, не считая чая, супа, колы, пива и любой другой жидкости.
При нулевой влажности организм на холоде теряет 200 грамм влаги каждый час при дыхании. Если не пить, то за сутки потеря жидкости в 4,5 кг даст потерю силы и выносливости в 2-3 раза. Через два дня не встать и не пойти. Обезвоженный организм погибает.
Вот тогда, стоя у ступеньки, я точно знал, что не смогу подняться выше. Не знаю, что в тот момент остановило меня. Может быть, то, что я готовился 4 года. Может, то, что в мечтах я уже не раз стоял на Вершине мира. А может быть, то, что в тот момент я не представлял, как приеду сюда еще раз. На вторую попытку. В нашей группе были и такие люди. Вот это сила воли!
Это сегодня я думаю: «А почему бы и нет?» Теперь-то я знаю короткую дорогу на Эверест. Сегодня, когда, сидя у океана в теплом Майами, я думаю, что смог бы еще раз пережить примерзшую при -40 °С кислородную маску и тиски, которые сжимают голову 24 часа в сутки. Сегодня я думаю, что, наверное, смогу сделать это еще раз.
А тогда, стоя в среднем лагере, я был уверен, что попытка моя не состоится. Надо только определить место, оптимальное для поворота на 180 градусов. Я думаю о том, что путешественники, сбившиеся с дороги, просто хотели вернуться домой. Но вместо 180 градусов повернули на 90 или 150, из-за этого сбились с пути и пропали. Но на самом деле им очень хотелось вернуться. Вот и я стоял и думал, где же это место.

Потом был лагерь на 7000 м. Туда мы ходили три раза. Холод там был нереальный. Особенно в первую ночь. Видно, непривыкшие легкие не набирали достаточно кислорода, чтобы согреть весь организм. Я натащил на себя все, что смог. А утром очень сильно удивился, что не замерз насмерть. Перед этим лагерем есть трещина, через нее перекинуты три связанных лестницы, и сразу стенка, почти вертикальная. В этот момент силы почти на исходе. Вернее, так себя ощущаешь весь день. Вот силы кончаются, но организм где-то достает еще чуть-чуть, и я снова думаю: «Ну вот, все». А он снова дает каплю энергии. И так минута за минутой. Час за часом.
Вот перед нами последний кусок маршрута. Мы собираемся – 22 человека. Пристегиваемся к веревке. Начинается восхождение.
Как я оказался тут? Почему я не нашел себе место, где так хорошо и комфортно мог бы пойти обратно?
На старте у меня слетает одна кошка. Я очень непросто, на снежном уступе надеваю ее. Хорошо, что не потерял. Потом слетает вторая. Как же непросто возвращать их обратно. Это, видно, духи горы. За все предыдущие дни такого не было. Ноги, что ли, стали меньше.
Мы все двигаемся в своем темпе, своими парами. Я вымотан и устал уже. Я иду последним. В этом есть плюс – в замыкании. Кроме шерпа со мной еще и Витя, русский гид. Он ничем не поможет, но трое лучше двоих, это к бабке не ходи.
Многие наивные люди думают, что шерп вынесет тебя с горы, как фронтовая сестра из-под обстрела. Я по наивности тоже на это надеялся. Утопающий надеется на соломинку. На самом деле этот человек – твой датчик движения. Он смотрит, как ты идешь, для того, чтобы, когда надо, повернуть тебя на 180 градусов. Ведь не главное – на гору взойти, главное – с нее спуститься. А выносить себя с горы надо самому. И спорю, я в этом убедился на личном опыте.