Примерка
Он свесил ноги с дорогой своей кровати, в которой весь последний год он спал один. Два на два метра, или даже чуть больше, назывались Калифорния Сайз. Как он гордился, покупая её за цену, которую средняя семья в его стране не скопит за десять лет. Кровать была, как символ мужского счастья. Она даже своей мягкостью символизировала несгибаемость и твёрдость. Он купил её десять лет назад, а пять лет назад поменял матрас. Матрас стоил дороже кровати и символизировал не только мужскую мощь, но и растущее благосостояние его владельца.
Последний год «состоятельный и несгибаемый» спал в своей кровати на дорогом матрасе один. Ещё бы ничего, если бы этот один лежал, как экватор, в средине кинг сайза, разделяя его на две ровные половины. Но Несгибаемый занимал лишь половину, вернее даже не половину, а меньшую часть, ведь половина меньшей не бывает. Лежал один на краю огромной кровати, а умная подушка показывала пятьдесят три процента отдыха, что она считала удовлетворительным показателем. Зато, когда лежишь на краю, удобно сразу свесить ноги и наступить ими на тапочки.
Несгибаемый знал точно, что, как ни занимайся спортом, а в пятьдесят так не сиганёшь с кровати, как в двадцать лет. Поэтому, проснувшись, долго лежал на своём краю, глядя на край чужой и пустой. Потом долго искал в телефоне смысл жизни и, не найдя его, нехотя находил ногами тапочки.
Как сегодня. Свесил ноги, наступил в мягкие стариковские, меховые тапки и задумался. Говорят, Ньютон мог так сидеть весь день. Все считали, что он придумывает что-то. А потом сделали анализ его волос и, увидев шестидяситекратное превышение уровня ртути, поняли: такой отравленный человек мог просидеть и три дня, не вставая. Вот уж истинный вопрос: что в мире больше золота? Кто-то скажет любовь, кто-то – дружба. А он знал – ртуть, её масса 200.592 г/моль, а у золота она 196.9665 г/моль. Вот и сидел он, как придавленный ртутью, Исаак, и ни о чём не думал, ничего не придумывал.
Последний год он стал спать в пижаме, похожей по качеству на трёхрублёвые треники из детства. Такие синего ядрёного цвета. Но стоившей, как средний смокинг от HUGO BOSS.
Пижама. Спать в пижаме даже в детском возрасте было «западло». Ходить в колготках, как у девочек, было тоже стыдно, но допустимо, а пижама была полным позором, фиаско, так сказать. Пижамы носили болеющие и лежащие в больницах дети. Пижама была частью совкового лечения и ещё уродские тапочки. Как будто в спортивном костюме и кедах или кроссовках не вылечишься. Видно в них был не жалкий вид, или врачи прозревали, надвигающиеся через двадцать лет, девяностые, отодвигали их, ограничивая носку спортивных костюмов вне спорта.
Он вспоминал те дни, когда лучшей одеждой для ресторана, дискотеки был спортивный костюм. Приличного человека отличали по обуви. «Хачи» и «Черти» носили с трениками обычные ботинки, туфли, как тогда говорили. Приличный, а особенно фартовый народ, такого себе не позволял, и носил хорошие «адидасы». Не зря говорили: «Кто носит шузы Адидас, тому любая баба даст».
Он вспоминал об этом с улыбкой, думая, может начать носить Адидас, и половина его широкой, как чёрное море, койки больше не будет пустовать?
Теперь час на беговом тренажёре. Этот час сожжёт тысячу калорий и выполнит на сто пятьдесят процентов норму активности для пятидесятилетнего. «А может и лучше, что кровать полная только на половину», - думал он после пробежки. Времена, когда он хотел любить марсианок страшной силой земной любви, давно миновали из-за отсутствия марсианок.
В общем, искать в этом смысла смысла не имело. Он где-то читал, что учёные полностью изучив корову, все её механизмы и биомеханизмы процессов, а главное, истратив миллиарды долларов, так и не смогли сделать аппарат, производящий парное коровье молоко. Тем более, не создали машину по производству живых телят. А какой смысл? На планете миллиарды живых коров. Они производят и мясо, и молоко. Но если вникать в смысл, кто даёт миллиард на исследования, когда рядом с коровами, молоком и миллиардами денег люди продолжают болеть педикулёзом и умирать от голода и нищеты?
Вот уж поистине не понятен нам замысел Творца. А ему, наверное, понятны творения его. Те, кто при наличии выбора, выберут себе Варавву вместо Христа. Хотя чего тут понимать? Подобное притягивает подобное. Деньги к деньгам, удача к удаче.
Чистил зубы, из зеркала смотрел помятый седой человек. Ему нравилось то, что он видел. Точнее, он привык к своему изображению. Да и подумать: смотришь в зеркало утром, а там - негр! Или белый, но рыжик, семнадцатилетний пацан, в прыщах и брекетами. Обосраться можно. Особенно от брекетов. Сейчас все, как строители БАМа, с железной дорогой на устах. В его детстве такого персонажа задразнили бы жутко!
Вот добрался до гардероба. Рубашка с инициалами на манжете. Костюм он неудачно ткнул в подкладку в миланском ателье, и цена пиджака выросла на 5КЭ (?). Она не то, что от пуль не остановит или ножа. Просто такая подкладка. Носки. Ремень. Каждый предмет – год жизни пенсионера или средней семьи. Ботинки стоимостью подержанного БМВ Х5.
Снова зеркало. Главное в жизни не забывать о главном. Не забыть телефон и документы.
В их городе менты не видят бомжей, но всегда спросят паспорт у человека на Мерседесе с водителем. Именно паспорт! Права или членский билет с фото для них не документы. Одно слово Доки менты.
Лифт. Гараж под землёй. Когда-то его гаражи бывшая жена, разводясь, продала кому-то из мести. Он остался без гаража в центре города. Была потом поездка в «лес» и теперь он опять с гаражами.
Водитель поздоровался. Годы тренировок не прошли зря. А вот циррозного вида охранник, похожий на старую шелудивую собаку – снова забыл. Легче собаку научить говорить, чем наших здороваться. Точнее не наших, а нас научить.
Он вспомнил, как когда-то в Нью-Йорке зашёл в кафе. Время было не обед уже и ещё не ужин. Зал был пустой. Точнее, в нём присутствовала одна официантка. Он зашёл, огляделся. Решил не оставаться в пустом ресторане. «Раз людей нет, значит так надо», - думал он. Именно не то, там может быть плохо или не вкусно. Именно так надо. Это специальное кафе-ресторан и создано для того, чтобы быть пустым.
- Хело, Сэр! – сказала официантка.
Он посмотрел на неё и подумал, что наши официантки выглядят красивей тех баб, с которыми ты приходишь, не найдя марсианок. А у них тут официантка выглядит, как официантка. И это правильно. Увидев, что он уходит, она спросила:
- Вам у нас не нравится?
- Да нет, - ответил он.
Хотя это тупое «да/нет» возможно только в русском языке.
- Оставайтесь, - сказала она и подарила дежурную американскую улыбку, которой нашим людям ещё сто лет учиться и не научиться никогда.
Он тогда остался: не помнил, что ел и пил. Зал так и был пустой, и она с ним говорила. Спросила, это тоже их дежурное, откуда он. Он ответил. И тогда она спросила, почему все ваши не улыбаются и не здороваются никогда. А он пустился объяснять на своём кривом английском, что, мол, мы такие глубокие люди и не будем кому попало показывать зубы. Для этого нам надо человека узнать и… тут он вспомнил, тоже не поздоровался. Ни когда вошёл, ни когда поздоровалась она. Ему стало не то что стыдно, а как-то тупиково. Как ей объяснить, что сэр – внук конюха, и сын совкового инженера. Вместо ножа у него был в руке всегда кусок хлеба, которым он и помочь себе мог и закусить. В общем, вряд ли она поймёт, что такое быдло.
Получил он урок тогда, чего говорить. Выехали на набережную. Город был не пустой, он даже ночью не бывал пустой, этот его и не его город. Было как-то свободно, что ли, хотя слово «свобода» ни для города, ни для его страны не подходил. Скорее было незанято. Как бывает в общественном туалете. Не свободно там, но и не занято.
Ехали быстро, и светофоры на перекрёстках встречали их зелёным светом. Свернули в какой-то переулок, слева потянулся забор. И не сразу он понял, что это знаменитое двухсотлетнее кладбище, где рядом с великими поэтами и учёными лежат бандиты и банкиры девяностых. Одних он знал наизусть. Других встречал лично. Одних было жалко, а другие справедливо покинули этот мир. Он был тут всего один раз. На похоронах товарища. Тут уже не хоронили, но подхоранивали. Так это называется, если есть место бабушки и документы, и можно внука прикопать рядом с костями старушки.
Кто-то умудрялся за деньги в проход или там, где родственники не приходили давно и забыли предков навсегда. А, может, тоже умерли давно. И теперь за большие деньги к ним помещали кого-то в ботинках, ценой в новый БМВ.
Он сказал водителю остановиться и ждать. У него не было планов прийти сюда именно сегодня, как ни у кого нет планов попасть на кладбище. Особенно, когда тебе всего пятьдесят, и у тебя ещё есть мысли о пустующей половине твоей кровати.
Получилось, само собой. Было почти утро. Никого ещё не было, а ворота были открыты. Купил цветы, точнее не цветы, а гвоздики. Красная гвоздика – не цветок, она спутница тревог, как пели когда-то в коммунистической песне. Коричневый, как кофейное зерно, азербайджанец, даже тут теперь они, потрепал спящие головки, и они раскрылись, став втрое больше, пышнее.
Потом долго ходил между рядами, и так и не вспомнив, где похоронен знакомый, положил гвоздику на могилу старушки. Её камень треснул, на фотографии пропали глаза, превратившись в серо-бурые язвы, напоминавшие следы окурков. Дух старушки сильно удивился. Он не видел живых цветов последние сто лет.
Он хотел уже уйти, но заплутал, зачитался именами и теми короткими фразами, которыми родня украшают памятники. Любимому мужу, племяннику, отцу, матери или сыну. Спи спокойно. Где-то были стихи, отрывки псалмов и писания. Как-то сам собой вышел к домику, в котором торговали памятниками, всякой всячиной для ритуальных нужд.
Кладбищенский ширпотреб навевал уныние. Открыл дверь. В большом зале стояли вертикальные длинные ящики, рядом крышки. Было почти темно, лампочку у потолка то ли забыли, то ли экономили. Но и при этом свете понял – гробы. Разных цветов и отделок, иногда размеров. Появился услужливо-суетливый человек без возраста, мужского пола со следами алкоголя и сострадания на лице.
- Соболезную, - сказал он жалобно вместо приветствия.
Несгибаемый опешил на секунду, обычное здравствуйте или добрый день в этом месте прозвучали бы странно. Ангел ритуальных услуг не заметил молчания, или расценил его как скорбное. И уже понёс какую-то скороговорку.
А он вспомнил, как хоронил отца. Как не узнал его, лежащего в гробу, украшенного гримом. Вспоминал грубо сшитую чёрной ниткой складку чуть ниже темени. И то, как, не узнавая, думал, что этот человек не имеет ни чего общего с тем, кого он сначала боялся, потом не уважал, а в конце полюбил страшной сочувствующей любовью. Беспомощной, неспособной изменить ничего. Ни деньгами, ни молитвами. Вспомнил, как ненавидел суетящихся рядом людей в чёрных костюмах с повязками на рукавах. Отпевание в Храме, крематорий. Подумал, что почти не вспоминал с того дня, а сейчас, вдруг, взял и вспомнил.
- Гробик выбираете? – расслышал он скороговорку, точнее её окончание. И, не дожидаясь ответа, точнее согласия или утвердительного кивка, вопрос: - Для кого?
Видно, ритуальный бизнесмен не мог даже предположить, что кто-то может зайти сюда просто так.
- Для себя, - сказал вдруг Несгибаемый и твёрдый. Даже сам не понял, как вырвалось.
- Извините? – не понял ритуальный ангел. – Как это? Шутите? – он выдавил улыбочку через сострадательное сочувствие.
- А у вас тут шутят? – жёстко спросил Твёрдый. – Для себя. Только хочу примерить сначала.
Ритуальный замер, но ненадолго.
- Какой предпочитаете?
- Дорогой. Хороший. Деревянный. Дубовый. «И мягко чтобы внутри», – сказал Твёрдый.
Ангел понимающе улыбнулся и пригласил широким жестом в соседний зал. Это был уже зал, а не комната, и гробы не стояли у стен, а были установлены рядами на специальных козлах-подставках. Их было около двух десятков. Они обошли все, осмотрелись. Эти изделия выгодно отличались от тех, что были в первом зале. Деревянные и полированные они матово блестели медью ручек и ещё какой-то фурнитуры.
Он остановился возле одного, по виду подходящего по размеру.
- Помещусь? – спросил он, глядя на ритуального человека.
Тот немного обалдел от происходящего. Видно, у него не каждый день были такие живые клиенты.
- Какой у вас рост? – спросил ритуальщик, краснея как девушка.
- Сто девяносто сантиметров, - ответил Несгибаемый.
- До двух сот двадцати сантиметров подходит. Не сомневайтесь, - заверил агент.
- Надо померить, - сказал Клиент.
- Померить?! – агент не то, что удивился.
Он не понимал происходящего. И оглядывался украдкой, наверное, думал о скрытой камере или розыгрыше друзей. Но серьёзный седой мужчина, в дорогих костюме и часах, ему внушал доверие. Доверие было. А вот нереальность происходящего сбивала его с толку и мешала делать своё дело, продавать гробы.
Клиент написал на крышке свой год рождения. Пыльная поверхность крышки была похожа на тихие воды деревенского пруда с июльским тополиным пухом на ртутной его глади.
- Открывайте, – сказал клиент.
Он встал на подставленный агентом табурет и сначала неудобно сел, задрав колени, потом лёг, не снимая ботинок. Размер был как раз.
- Закройте крышку и дайте мне минут двадцать-тридцать, – сказал покупатель.
Агент аккуратно, как стеклянную, положил сверху крышку и на цыпочках ушёл в первый зал, прикрыв дверь тихо и аккуратно, как будто боялся разбудить спящего.
В гробу стало темно и тихо. Пахло новым тряпьём, деревом и лаком. Он огляделся, подумал, что карманы к гробу не приделать, но, если обложить тело деньгами, то войдёт ещё миллионов пять долларов. Гроб был просторный и уютный. В нём было спокойно и совсем не страшно.
Несгибаемый потянулся. Пошевелил ногами. Вспомнил, как у них в армии хоронили особиста, так называли КГБшников. Тот упал с лестницы в офицерской столовой и убился. Так бывает. В мирное время гибнут люди. Не повезло. Когда стали закрывать крышку, обнаружили, что ноги 48 размера мешают. И тогда паренёк из рембата «помог» молотком, загнул ступни покойного внутрь двумя сильными точными ударами. Тогда было смешно, он и сейчас улыбнулся, и закрыл глаза.
Он умер через три месяца в августе. Водитель был в отпуске, поэтому никто не заметил. Тело нашли почти через месяц, когда посторонний и сильно неприятный запах стал тревожить соседей. Мать его с трудом опознала. Жена и дети не приехали из Штатов, где жили к тому времени. Жена боялась возвращаться в их страну и никогда не приезжала. В этот раз тоже не приехала. Хоронили в закрытом гробу, вскрытие делали в противогазе.
На похоронах была мать, две её сестры и подруга. Брат его тоже не приехал. Наверное, у него были дела. Никто не плакал, не говорил речей. Не было поминок и прощаний. Просто это было некому делать. Гроб у него был. Его кремировали, как и отца, и подхоронили в ту же отцовскую могилу в их городе. Там уже были его дед и дядя. Планировала туда и мать, когда придёт время.
Он открыл глаза. Было темно и тихо, пахло деревом, лаком и новым тряпьём. Через тонкую щель под крышкой сочился мягкий свет. В его луче медленно проплывали пылинки. Они, как звёзды, возникали в луче света – пропадали, долетев до тени.
- Он спал? – по крышке кто-то тихо постукивал.
- Да? – сказал.
- Можно открывать? – спросил Ангел ритуальных услуг.
Сон, а это был сон. Сколько он спал? Минуту, десять или все полчаса.
Неважно. Хватило, чтобы увидеть, каким будет его финиш в этом пробеге. Он расплатился в кассе. Подумал, что странно. Скафандр, на все оставшиеся его телу времена, стоит дешевле пары хороших ботинок. А ведь это и дом и костюм. Это всё в одном и так дёшево.
Вышел на улицу под весеннее солнце.
- Когда забирать будете? – спросил Ангел.
- А можно он у вас будет стоять, а я буду приходить, подремать иногда, пока не понадобится?
Ангел улыбнулся. Что-то изменилось в этом покупателе. Теперь Ангелу не казалось что-то странным. Всё было теперь нормально. Точнее, не нормально, а так, как надо. Всё стало так, как должно быть. Всё стало на свои места.
- Пускай стоит, сколько надо, – сказал Ангел.
- Спасибо! – пожал его ледяную руку покупатель.
Попрощался и шагнул под весеннее солнце, мимо человека, продающего красные некрасивые гвоздики.
Москва 2018